Протоиерей Андрей Лемешонок: Когда живешь литургией, то трудно понять, кто живой, а кто мертвый. Мы все-таки пытаемся говорить о вечности, стараемся преодолеть человеческое. Христианство подразумевает, что человек начинает думать другими мерками. Мои родители, твоя мама в числе людей, за которых мы молимся. Мы говорим о том, спаслась ли душа, в вечности ли она — вот что важно. 

Девятнадцатый, пятнадцатый, первый век — человек один и тот же. Читаешь апостола Павла и видишь картинку сегодняшней жизни: всяк человек ложь (Пс. 115: 2). Конечно, мы можем идеализировать, вспоминать детство, другой уклад, другие отношения, но этим постоянно жить не будешь. И хранить что-то на полочках для памяти, чтобы потом перебирать, думаю, не имеет особого смысла. Лучше встать и помолиться. Это мое мнение. Может, я бесчувственный человек… 

Для меня стирается грань между живыми и мертвыми. Ты видишь человека с пустыми глазами, с сожженной совестью, и это уже смерть. Сейчас на нас давит очень много информации, каких-то проблем, ритм жизни стал очень быстрый. Людям нужно бороться за любовь друг к другу. Для нас важнее живое богообщение, молитва и действие Божией любви, которая соединяет нас и преодолевает временные различия — они просто стираются. 

Монахиня Иулиания: Тогда возникает вопрос: нужны ли нам жития святых? 

Протоиерей Андрей: Нужны. Жития святых — это не автобиография. Они пишутся Церковью нам в назидание. Некоторые говорят, что в житиях многое преувеличено, надумано. Конечно, если писать жизнеописание святого, то ситуация будет другой. Цель житий — чтобы человек, прикоснувшись к жизни святого, увидел действие Бога, а не копался в грязном белье, которого у каждого, даже у святого, хватает. 

Мы же не будем вспоминать, что святитель Кирилл Александрийский говорил по поводу Иоанна Златоустого. Это их разборки были… Мы будем говорить о том, что Господь явил через этих святителей. Так же и об усопшем мы никогда не говорим какие-то плохие вещи, которых в жизни было много. Мы говорим о хорошем. Надо такую память сохранять. 

Монахиня Иулиания: Сейчас много святых, о которых сохранилось достаточно много информации, особенно это касается XX века. В их житиях есть все. Это про святых первых веков один-два абзаца написано, и то идеализированно. 

Протоиерей Андрей: Очень важно увидеть немощь человека и то, как он с ней боролся. 

Монахиня Иулиания: Когда я кому-то рассказываю о преподобномученице Елисавете, то всегда акцентирую внимание на том, что она была внучкой английской королевы, немецкой принцессой, по-русски не говорила, а стала русской святой. И для меня это важно. Это же чудо — как человек становится русским. А человек становится русским тогда, когда он сам себя считает русским и видит себя в пространстве русской культуры. 

Я, например, боюсь, что после моей смерти мои дети не сохранят имена наших потомков, которые удалось узнать (по моей просьбе поднимали архивы в Новочеркасске, удалось узнать новые имена). Я всех стараюсь поминать. А вот когда я уйду, кто будет их поминать? Неужели вечная память о них прервется? Или Сам Господь их будет поминать? 

Протоиерей Андрей: Ты же их поминаешь, и есть надежда, что они в Царствии Небесном. Так что они уже за тебя и твоих сродников будут молиться. 

Монахиня Иулиания: У Бога же нет времени как категории? Если я молилась 20‒30 лет своей земной жизни, а потом моя молитва прервалась, что тогда? 

Протоиерей Андрей: Церковь молится о мире всего мира. Старец сидел на берегу моря, и молодой отец Софроний сказал ему: «Молись за меня, отче». А тот, не обращая на него внимания, ответил: «Я молюсь за весь мир, и ты там тоже есть». 

У каждого своя мера. Тот, кто бережет память о своих предках, аккуратно хранит архивы и так далее — хорошо делает. А кто не следит за семейными архивами — тоже неплохо делает. Он уже думает о горнем, ему все это не очень важно. Везде можно найти добрый помысел. 

Все будут поминаться. Будешь умирать — передашь кому-нибудь свой синодик. Внуку, например (смеется). 

Часто видишь такую картину: прекрасная семья, живут в достатке, а потом проходит время, и от этой семьи ничего не остается. Вот, кажется, жили так дружно, можно было любоваться, и вдруг раз — никого нет: авария. Дом, который строили и где должны были жить столько людей, оказался пустым. И стоит старушка и говорит: «Кому это строили? Почему так случилось?» Как вместить то, что Бог забрал всех? Думаю, нам тут не нужно мудрствовать. 

Как люди общаются в Царствии Небесном? Нам трудно ответить на этот вопрос. Старец Силуан говорил, что он молится за всех, но когда он увидит Бога, то никого уже помнить не будет — все растворится в Божией любви. 

Мы можем проживать какие-то прикосновения вечности, открывать для себя что-новое, незнакомое, но все это тайна, описать словами которую невозможно. Даже такой человек, как апостол Павел, не мог оформить в слова свои переживания увиденного. Зато мы очень любим описывать рай как «садик, птички, синички, цветочки…» Это если кто клиническую смерть пережил… 

Монахиня Иулиания: Но некоторые и ад видят… 

Протоиерей Андрей: Это все очень условно. Например, мы часто видим ангела как юношу с крыльями и кучеряшками. Ну, какой же это ангел? Это просто образ. К чему человек готов, то ему и показывается.