Найти новый язык

–Отец Савва, для начала слова благодарности от наших читателей: “Спаси Господь, ваши постные письма бодрили, трезвили, подкрепляли и давали уверенность в том, что с Богом все возможно”. Многие люди отмечали очень важный момент: им захотелось идти на службу. Тот простой язык, которым были написаны письма, был понятен людям любого возраста, социального положения и пола. У вас была такая цель – просветить людей, привести их на службу?

– Честно признаться, ни о чем таком не думал. Может быть, это прозвучит грубо, но я не читаю православную литературу вообще. Не могу. Понимаете, это читать невозможно – на мой вкус, конечно. Мы сами себя загнали в какую-то культурную, речевую резервацию. Наши жанры предопределены: круг евангельских чтений, праздников, одни и те же проблемы, одни и те же образы… Нас и общество воспринимает как людей уже взвешенных, мы тематически себя предопределили, и это очень грустно.

Находясь внутри этой церковной традиции, особенно богослужебной, понимаешь, что каждое христианское поколение совершает усилие, находя новый язык, новые темы, новые вопросы. Так и родилась у меня идея этих писем. Я сам не думал, что их окажется так много, я думал, что три письма всего напишу. И удивительно: этот Великий пост был для меня самым радостным, потому что каждый день я садился и заставлял себя что-то писать.

Потом уже я начал рефлексировать и понял, что мне хотелось писать себе двадцатилетнему, хотелось написать то, что я хотел бы сам прочесть или услышать в 20 лет. Хотя я человек в этом смысле счастливый, потому что к православию я приходил через красоту богослужения, и для меня это до сих пор самое важное. Мне кажется, мы в миссии упускаем этот важный момент. Есть масса споров о переводе богослужения на русский язык или о каких-то миссионерских службах. Мне кажется, это совсем не то, это не тот путь. Мы ведь этим сами себя грабим, обкрадываем.

Я до сих пор помню свою первую сознательную службу, когда вечером пришел на богослужение, и вся церковь пела. А я даже не знал, что вечером православные тоже молятся. Мне было 14 лет, я ко всему относился критично, во всём видел фальшь, вранье, лицемерие, но в православии была какая-то красота, которая стояла скалой перед волнами моей критики. И вот стою я себе, постаиваю. Ходят, кадят, дымно, пахнет приятно – нравилось мне, как свечи пахнут, ладан. Потом вдруг запели «Честнейшую херувим». Весь храм запел, понимаете? Я ничего более красивого не слышал, стал искать, что это за текст такой – интернета тогда не было. В молитвослове нашел, потом стал искать, откуда они остальные стишки берут, это было целое открытие. Я преследовал нашего семидесятилетнего регента – его легко было преследовать – и убедил его, что другого пути нет, кроме как поставить меня на клирос. Там уже все книги были в моем распоряжении, мне позволяли приходить за два часа до службы, и я, признаюсь, даже прогуливал ради этого уроки.

Принять себя живым

– Меня зовут Наталья. У меня такой вопрос: где вы черпаете радость? И если у вас бывает уныние, печаль, как у любого человека, как вы себя вытаскиваете?

Я чемпион по унынию. С чего вы взяли, что я радостный человек, я вообще не знаю. Я как-нибудь на «Правмир» пришлю небольшое эссе, которое называется «Если нет основания жить». Это очень большая проблема – где черпать радость.

На самом деле, правда в том, что радость всегда с нами, просто бывают такие обстоятельства, когда она очень глубоко прячется, но пока человек жив – он в радости. Основание нашей радости, основание нашего упования – это опыт переживания себя живым человеком, это само по себе очень хорошо, просто очень здорово. И об этом никогда не надо забывать, потому что мы, особенно люди городской культуры, народ ранимый, нас очень легко выбить из колеи, потому что мы привыкли к комфорту.

Привычка рефлексировать, по всякому поводу задумываться, тоже вредная. Меньше думаешь – больше живешь, как ни странно. Я наблюдаю за своей мамой, за бабушками знакомыми – это люди очень простые, они привыкли к труду, привыкли к трудностям, но они счастливы уже тем, что они утром проснулись, есть возможность выбраться на огород, все хорошо, все живы.

Опыт переживания себя живым человеком всегда идет вместе с опытом благодарности. Это своего рода духовное упражнение, и если его не практиковать, вы будете постоянно гоняться за иллюзиями – тем, чем нас мучает, насилует современная культура и особенно реклама. Это могут быть призраки успеха, здоровья, красоты. Принимать себя живым, принимать свое тело, свой возраст – это очень важно. Сравнивая себя с фотомоделями, осознаешь, что ты толстый, пойдешь и еще больше тортов съешь от отчаяния – но это лишь один из призраков.

Нам кажется, что родители нам что-то недодали, друзья у нас не такие, с Родиной не повезло, школа не та была. А вот у «правильных» людей, наоборот, была возможность учиться, у них были хорошие родители, там была настоящая порода, а я – сплошная неудача, и всё у меня не так. Чепуха это все, друзья мои!

Третий момент – это опыт смеха. Нужно над собой просто иногда поржать – именно не посмеяться, просто поржать. Не относитесь к себе серьезно. Преподобный Иоанн Лествичник, например, был известный «хулиган» и очень хороший педагог. Он говорил, что если одолевает уныние, ничего страшного, если вы предадитесь чревоугодию или лишний часок поспите. То есть, если ничего не помогает, если вы не можете погрузиться в метафизические бездны переживания себя как живого человека, или в экзистенциальный опыт переживания себя как человека благодарящего, или опыт смеха в постмодернистском вкусе, то просто наешьтесь и поспите – и проснетесь счастливым, радостным, солнышко будет светить.

Еще очень важный момент: людям, склонным к депрессии нельзя «сбиваться в стаи». Если у вас есть знакомый с такими проблемами, соблюдайте «карантин», чтобы он вас не заразил или вы его не заразили. Когда вы вместе, депрессия начинает резонировать еще сильнее. Об этом Достоевский очень удачно написал. Когда мармеладовы друг друга находят, очень грустно получается. Если бы по отдельности жили и хорошо питались… А то что же – Раскольников проснулся, ему Анастасия принесла спитой чай, и то он отказался пить. Конечно, пойдешь и зарубишь любого человека, не только старуху, если ты не высыпаешься и питаешься плохо. Что он там в первый день съел, помните? Пирожок и стопку водки, опьянел и упал в кусты, проспал несколько часов и проснулся от холода – что это такое? Конечно же, преступник вырастет из такого образа жизни.

Еще раз: сон, правильное питание, отдых, смех, благодарность – и не перегружайте себя мыслями, просто радуйтесь тому, что вы живы.

Просто посеять редиску

Посмотрите даже на самый большой наш страх – страх смерти. Это страх, который свойственен людям именно городской культуры. Люди простые об этом страхе даже не подозревают. Я помню, общался с одной старушкой, отпевал ее девяностолетнюю маму, и старушка говорит: вот, скоро и я помру. Я говорю ей: куда вам, вы же еще молоды. – Как это, я не помру, что я хуже всех? Понимаете, они мыслят иначе: мама умерла, бабушка умерла, а я не помру – почему такая несправедливость? Это спокойное, нормальное отношение к реальности.

Тут, кстати, задают вопрос о том, как пережить смерть родителей. Это тоже изъян городской культуры, потому что в нормальном обществе детей с раннего детства приучают к мысли, что они в свое время будут хоронить родителей. Они должны досмотреть их старость – это делает им честь, они должны достойно похоронить своих родителей – это неизбежно, это нормально, естественно, это путь всей земли. От этой мысли не надо прятаться, не нужно никаких терапий. Нужно ориентироваться на здоровых людей, а здоровые люди – это как раз то безмолвное большинство, которое не пишет в блогах, не издает толстые книги, не спорит на ток-шоу, а просто посеяли редиску, или замесили пироги, или купили вкусную рыбу.

Нам надо периодически оздоравливаться просто общением с этими людьми, учиться их интонациям и отношению к жизни. Мы просто друг другу нужны. Мы люди образованные, начитанные, городские, несем свое служение, свою миссию – они, молчаливые, трудолюбивые, свой труд несут. Чему-то они учатся у нас, чему-то мы учимся у них. Мы должны помнить, что никто из нас не лучше и не хуже, мы просто вместе выживаем как-то.

Самое прекрасное ощущение – что ты не самодостаточен, ты открываешь в себе, что тебе очень нужны люди.

Писатель нуждается в читателях, ты нуждаешься в друзьях, в людях, которые могут тебя приободрить или даже посмеяться над тобой, нуждаешься во врагах. Я иногда своим друзьям на день рождения желаю врагов, потому что достойный враг или конкурент держит нас в форме, а это очень полезно для здоровья. Чем опаснее у тебя враг, тем в лучшей ты будешь в форме.

– Вы сравнили город и деревню. Получается, что у горожан все равно больше проблем, что в деревне люди более самодостаточны. Что делать горожанину в депрессии, тревоге?

Как Кафка лечил свою депрессию? Он записался в общество огородников, и ему помогло. Он там что-то пропалывал, надолго его не хватило, но он приободрился. Был у него эпизод, когда он никак не мог решить, что ему делать с невестой, как расстаться, писал письма по двадцать страниц, невеста мучилась, не могла до конца дочитать, а он каждый день высылал, требовал подробного ответа, из которого понимал, что она не ознакомилась подробно с «тезисами». Его спасал огород.

Важный момент, который я должен сразу подчеркнуть: в речи священника всегда есть предел слова. Мы говорим об общих случаях, и когда они перетекают плавно в частные, в историю конкретного человека – тут уже молчание, тут уже нужно говорить с глазу на глаз. Поэтому я говорю очень обобщенно. У каждого человека есть своя болевая точка свой изъян, который если чуть-чуть поправить, то сразу вдруг все встает на свои места, но для этого нужно беседовать лично.

Наесться перепелов

– Очень много вопросов про радость именно вам пришло. Люди чувствуют, что вы можете ответить. Буквально, каждый пятый вопрос, – как радоваться? Есть еще такой: сомневались ли вы в Боге и что вы делали?

В Боге я никогда не сомневался, поэтому мне не совсем понятно это состояние. У меня есть друзья, которые через это прошли, у меня есть приятель, который почти двадцать лет прослужил и в конце концов оставил сан, заявив через свой «Живой журнал» и через facebook, что он теперь в Бога не верит. У меня другой опыт, совсем иного порядка – обида на Бога, это со мной бывает.

Недавно меня очень сильно обидели, на третий день после Пасхи, и я несколько дней никак не мог в себя прийти. И я все думаю: Господи, вот это, вот это, а еще 15 лет назад в четверг тоже было такое, начинаешь все это вспоминать. Я к этому отношусь с юмором, потому что уже знаю, как это протекает.

У блаженного Иеронима в его аскетике есть такой принцип – «наесться перепелов». Блаженный Иероним – это, пожалуй, единственный автор раннего средневековья, который писал о христианском воспитании детей. К нему кто-то обращается за советом, как воспитать девочку. Он говорит, что девочки склонны ко всяким перстням, колечкам, сережкам, прическам, платьишкам, запрещать не надо, пусть она «наестся перепелов». Этот принцип иногда работает, когда другие аскетические механизмы не срабатывают. Не везде это действует – например, в борьбе с пьянством – ни в коем случае.

О чем я говорю? Наверняка вы вспомнили библейскую аллюзию к сюжету книги Исход, когда вышли евреи из Египта, и каждый день манна. Израильтяне задали Моисею прямой вопрос: где мясо, что такое? Моисей обиделся, и на Бога в том числе – помните, он говорит, что Ты мне за народ дал, что это за люди такие? Взбунтовались, Моисей пошел, просит: Господи, дай им мяса, потому что невозможно, замучили. Нагнал южный ветер перепелов, поубивал об песок пустынный, они уже наелись до отвала этих перепелов, многие от объедения там и умерли сытыми.

Вот о чем говорит блаженный: «наесться перепелов» – это значит просто переждать, пройти эту стремнину, может быть, даже не сопротивляясь. Если есть обида какая, то не нужно себя заставлять до захода солнца просить прощения. Попросили, поцеловались, а потом год еще вспоминают… Пусть обида настоится, выболится, пусть уйдет – это относительно и Бога, и близких людей. Мы же всего лишь люди, и не надо требовать чего-то сверхъестественного. В семье без обиды тоже невозможно, а Бога мы называем Отцом. Мы же обижаемся иногда и на маму, и на папу, но мы знаем точно, что это пройдет. Не нужно заострять на этом внимание, превращать это в какую-то метафизическую проблему, писать об этом очередной трактат в серии «Философское наследие» – достаточно просто «наесться перепелов», и все будет хорошо.

Православные ордена

– Самым читаемым вашим письмом было то, где вы писали про Типикон. Там были такие установки, почти слоганы: “быть православным не значит быть виноватым”, “поститься не значит стать заложником совести” и другие. Дальше вы просто разрушили все устои, предложили богословам написать новый типикон, сказать таким образом, что прежний нам не под силу. Как должен выглядеть типикон для мирян? Что бы вы там написали?

Это из разряда «когда я стану патриархом». Я никакой не разрушитель, не революционер, говорю вещи достаточно взвешенные и вовсе не бунтарские, на самом деле.

Тема очень болезненная. Те из вас, кто причастен к клиросу, знает ее. Книга «Богослужебные указания» с каждым годом становится все толще. Там несколько лет назад появилось такое уродство, как таблица вычитки Евангелий Великим постом. И в некоторых храмах Евангелие вычитывают – это один из эпизодов нездорового восприятия устава.

Я говорил в этом письме, что Типикон, то есть книга, по которой мы выстраиваем свое богослужение, – это в определенном смысле недоразумение, потому что дисциплинарные правила написаны для монахов мужского монастыря, причем не конкретного, а абстрактного.

Я за многообразие богослужений. В Типиконе вы не найдете ни устава Пассии, ни устава Радоницы, однако мы ведь живем в этом. Есть рукописный устав панихиды, которую служат на Радоницу. Мы служим по уставу Троице-Сергиевой лавры – опять же, ненормированному, просто они так сами для себя решили, официально это никак не зафиксировано. Необходимо творческое усилие богословов, чтобы это преодолеть. Однако у нас в Церкви так устроено, что инициировать что бы то ни было могут только епископы, никак не народ, никак не священники, к сожалению.

«Ура, товарищи»?

– Так что бы вы инициировали?

Смотрите, у нас есть прекрасный опыт – «Православная энциклопедия» называется. Святейшим Патриархом Алексием II была поставлена задача издать православную энциклопедию – совершенно космическая задача, немыслимая, у нас же разрушено было богословское образование. Где взять кадры, где взять специалистов, которые бы выполнили задачу такого уровня? Мы сейчас листаем томики «Православной энциклопедии» и понимаем, что в процессе освоения задачи появились и специалисты. Если бы я был патриархом, я бы собрал комиссию – желательно не из профессиональных богословов даже, просто из неравнодушных людей.

Во-первых, для того чтобы ставить эту задачу, нужно поменять формат общения в Церкви. У нас нет общения, например, иерархии с простым народом и духовенством. Мы усвоили себе интонации триумфа, но у нас пока нет интонаций проблемы, то есть мы не можем честно признаться в каких-то вещах. Огромная проблема: люди уходят из монастырей. Ее нужно решать профессионально и на общецерковном уровне. А для этого нужно признаться, что эта проблема есть, а не рапортовать, что у нас уже 600 монастырей.

В детстве я ходил с дедушкой на демонстрацию. Идем мы, висят транспаранты, я помню, цеплялся за такую конструкцию, и меня вместе с транспарантом везли на колесиках. Диктор вещает: «Впереди колона работников Гомсельмаша. В этом году они перевыполнили план на 5 процентов. Ура, товарищи!» Сейчас мы отчеты подаем в Патриархию, там нужно указать, сколько мужчин стало ходить в церковь, из них студентов, из них еще кого-то.

Ещё немного и мы окажемся на демонстрации, и кто-то будет торжественно вещать: «В этом году Никольский монастырь окрестил на 3 процента больше людей, чем в прошлом году, ура, товарищи!»

Интонация триумфа у нас присутствует, без нее нельзя, это нормально, в любом обществе так, но она должна уравновешиваться интонацией проблемы, мы должны честно себе признаваться: качество приходской жизни низкое, взаимоотношения епископов и священников на уровне крепостного права – я вам Америку не открываю, это именно так. Ситуация в монастырях очень сложная, это отдельная тема для разговора.

Служба от и до

И из этой же сетки проблем и проблема богослужения. Она имеет несколько этажей: психологический, например. Тот самый комплекс вечно виноватого человека: например, я не могу все вычитать, я не могу все выпостить, значит я по определению виноватый – а виноватый человек не способен к творчеству, это парализованный человек. Как мы можем делиться радостью, как мы можем мир приобщать к Церкви, если я сам себя в зеркале боюсь? А на меня люди смотрят и слышат, каким голосом я говорю «Христос воскресе».

С уставом именно так: нужно сначала признать проблему. А мы купаемся в море таких фраз, которые вы все слышали – «нигде не молятся так, как в России». О чем это вообще сказано? Была у нас такая Дуся в монастыре – прихожанка, ноги колесом, седая, очень много трудилась. Никогда она за всю жизнь из Гомеля не выезжала. А тут у нас снарядили автобус паломнический в Троице-Сергиеву лавру, Дусю туда угнездили торжественно, надавали ей булок всяких, чтобы она не скучала, и отправили с народом.

Когда она вернулась, мы спрашиваем: Дуся, как там? Она отвечает в восторге: вот там служба от и до, не то что у нас! Мы говорим: а куда ты ходила? – А куда бабы, туда и я. Перекрестным допросом выяснилось, что она не попала в центральный собор, а бабы все пошли налево. Отмолилась от и до, ноги болят, спину ломит – вот это молитва, не то что у нас, еле дошла до автобуса! Говорю: Дуся, так это ты не на службе была. – А где? – Ты же на вычитке была! Главное, что от и до.

Ноги болят – значит, православие, спину ломит – значит, «полное спасение».

А оказаться в самом богослужении – это и есть воцерковление, когда ты погружаешься в эту стихию богослужения, когда ты поешь вместе со всей церковью.

Я как раз помню, когда у нас старые прихожане были, вся церковь пела. Потом, когда очень много малоцерковных людей пришло в 90-ые годы, церковь замолчала. Сейчас мы снова к этому возвращаемся: у нас раннюю литургию поет весь народ, многие люди ради этого приходят, потому что это и есть твое участие в церковной жизни.

Немонашеский типикон

Во-первых, нужно разделить монашеский и приходской богослужебный устав. Далее нужно разделить устав для храмов, где соблюдается весь седмичный цикл, и для храмов, где этого нет. Где не соблюдается седмичный круг, там достаточно было бы обойтись богослужением с минимальным набором молитв, не нужно все вычитывать. У Салтыкова-Щедрина есть автобиографические записки, где он пишет, что у них каждый год под какой-то праздник служили всенощную с акафистом в усадьбе, и она длилась около часа. Я даже могу вам рассказать, как бы я это сделал, если бы я писал этот устав.

Мы в монастыре таким подпольным творчеством занимаемся: у нас есть детская литургия. Она очень короткая, мы не читаем часы на ней. Кто-то из детей читает псалом, дети читают Апостол – конечно, на русском языке. Я считаю, что Писание нужно читать непременно на русском языке, и мы стараемся все паремии читать по-русски. Потом, мы опускаем ектении – просительную, например. У нас открыты царские врата в течение всей детской литургии. По моему мнению, любое богослужение должно начинаться с открытия дверей алтаря.

В церкви не должно быть посторонних, все должны участвовать, поэтому я считаю, что и всенощная должна быть максимально певучей, минимум чтения. Вместо кафизм на всенощном бдении мы могли бы все вместе простым пением спеть псалом какой-нибудь. Существовал ведь устав песенных последований где-то века до XIV-XV, не было монашеского богослужения в приходских храмах.

Ложечки или исповедь?

– Добрый день, меня зовут Света. Огромное количество людей не причащаются, потому что не могут взять в рот общую ложку, молодые мамы боятся приносить грудничков. Я слышала, что существуют уже очень продвинутые батюшки, которые говорят: запрокинь голову и открой пошире рот, я налью тебе Причастие так, чтобы никто не касался губами. Получается в наши дни, когда люди прекрасно понимают, что такое вирусы и бактерии, это вопрос веры: заболел – значит, ты не веришь?

Светлана, попроще ко всему относитесь, все эти проблемы с ложечками — это только предлог. Основная проблема с Причастием у нас связана именно с исповедью. Наша современная русская традиция непременно связывать исповедь с Причастием уже себя исчерпала. В Греции пошли другим путем: эти два таинства разнесены и во времени, и в пространстве. Кроме того, есть священники, у которых есть «лицензия на исповедь», а большинство священников такого права не имеют, и это очень правильно.

Для меня это самое тяжелое из послушаний в монастыре – исповедовать людей. А если священнику 19 лет? Меня рукоположили в 19 лет – это просто безобразие, но у нас и сейчас так рукополагают. По канонам, священника нужно рукополагать только после 30 лет, но даже тридцатилетний священник, который идет на исповедь, не готов к этому. Я считаю, что мы должны каким-то образом, очень мягко и осторожно, не революционным путем, у нас такую традицию тоже ввести: должны быть исповедники, опытные духовники. Они не сами по себе должны существовать, должна быть какая-то организация, чтобы они обменивались опытом, «сверяли часы», потому что священник иногда имеет соблазн стать «папой римским» на приходе. Особенно, если у него «приступ благочестия», он может такое насоветовать, что бывает грустно, я с этим неоднократно сталкивался.

 

Границы Церкви

Второй момент – это наша предельная открытость. У нас размыты границы Церкви. Мы чаще всего говорим о границе Церкви, когда речь идёт о коммуникации с католиками, протестантами, но на самом деле проблема границы Церкви связана не с инославными, а с теми людьми, которые номинально считают себя православными, на самом деле к Церкви не принадлежат.

В Норвегии, я слышал, пошли таким путем: провели регистрацию через интернет всех членов церкви, и через интернет же они перечисляют как-то пожертвования. Выяснилось, что верующих в Норвегии гораздо меньше, чем декларировалось, но норвежские епископы сказали, что они этому рады. Тут тоже можно впасть в крайность, потому что мы так можем превратиться в эзотерическое общество, но найти какое-то правильное решение через диалог, через общение, хотя бы проговаривание этой проблемы возможно. Но опять же, человек, который начинает этот диалог с «проблемы ложечки», – это чаще всего человек, который в церкви не бывает.

У меня есть приятельница-врач, она читала толстые христианские книги и сказала: батюшка, я все приветствую, поддерживаю, но причащаться не буду, даже не думайте, я знаю это все, там микрофлора, микрофауна, и так далее. Я говорю: ладно, это же свободная страна, не причащайтесь, приходите, когда вам удобно. Она просто стала ходить на службы, а потом незаметно как-то раз – и причастилась.

Мы сводим духовность к передаче информации, а это не так, это только небольшой аспект. Воцерковление чаще всего происходит через погружение в стихию богослужения, как это было со мной.

Я, может быть, на второй или третий год своего пребывания в Церкви узнал, что Христос – это Бог, и я очень удивился, я думал, что Он Сын Божий.

Спросили бы меня тогда, как я верую, наверное, очень бы удивились. Но я как-то прибился к этому кораблю, и оказалось, что это очень верный путь. Мы недооцениваем миссионерский ресурс богослужения.

У нас в монастыре на Пасху и на Рождество действует такое правило: причащаются без исповеди все те люди, которые исповедовались постом, – где они исповедовались, как они исповедовались, мы никого не спрашиваем. У кого есть вопросы по этому поводу, прочитайте внимательно огласительное слово Иоанна Златоуста, он, собственно, об этом там и говорит.

 

Простой проблеме – простое средство

– Вопрос от нашего читателя: уже много лет во время покаяния не могу раскаяться в некоторых грехах, которые, как я знаю, обескуражат священника. Человек боится расстроить батюшку и что-то ему не говорит. Он спрашивает, не пойти ли покаяться куда-нибудь в деревенский храм?

Как человек, который 22 года людей исповедует, я пришел к тому, что должна быть определенная деликатность. Иоанн Лествичник говорил, что даже в исповедовании грехов нужно бояться стать самому себе наветником, то есть деликатность даже в нарицании греха должна присутствовать, не нужно пускаться в какие-то подробности. Опять же, мы сталкиваемся здесь с проблемой предела слова, это всегда очень частный разговор. Лучше всего найти священника, который, как вам кажется, вас поймет, единодушного вам, пусть даже он будет не с вашего прихода. С ним можно даже просто поговорить, не обязательно исповедоваться.

У нас отношение к исповеди такое бухгалтерское: все, совесть очистил, вопросы все закрыты, можно к чему-то приступать. Ничего подобного, до конца мы никогда не очистимся – хотя бы потому, что мы в каком-то смысле слепы или обладаем духовным дальтонизмом, много чего о себе даже не подозреваем. Поэтому, пока живы, нужно наблюдать за собой, и если повезет найти такого священника, которому вы в состоянии это рассказать, тогда исповедуйте. Если откровенничать не с тем человеком, который тебя поймет, можно пораниться, я таких историй массу знаю.

Есть священники, которым я бы никогда не позволял исповедовать людей, и они, может быть, сами бы и не хотели. Мы магически относимся к исповеди: раз ты священник, уже автоматически ты способен принимать исповедь. Ничего подобного, у Григория Сковороды есть такая фраза: «О, ряса, немногих ты опреподобила».

То, что на тебя надета какая-то одежда, крест на тебя возложили, еще не делает тебя пастырем. Ты имеешь право совершать какие-то таинства, но исповедь – это очень тонкое искусство, хирургическое, к этому нужно, я думаю, идти очень долго.

Правильно в Греции сделали, что занимаются этим только профессионалы, только очень опытные люди, которые, в том числе, как я предполагаю, не чураются и достижений современной психологии, потому что мы сейчас знаем о человеке гораздо больше, чем святые отцы IV-V века. Я не говорю о духовных вещах, большинство наших проблем имеет психологические корни. Мы до этого уровня духовного даже порой не доходим, простые проблемы нужно решать простыми средствами, поэтому я и говорю, что если у нас появится такой «орден духовников», то он должен находиться в каком-то единении, делиться умениями, проводить своего рода совместные учения.

У нас среди прихожан есть психиатр и психологи, по некоторым вопросам я адресую к ним. Они иногда проводят у нас лекции на какие-то конкретные темы, устраиваем людей к ним на прием, потому что бывают моменты, когда нужно лечить не просто молитвой, но и таблетками. Та же самая депрессия бывает очень разная – есть клинические случаи, когда у человека просто йода не хватает в организме, и поэтому у него такое настроение

Исповедь нецерковных детей

– Меня зовут Екатерина, у меня вопрос по поводу детской исповеди.

С детской исповедью это сплошная кинокомедия. К сожалению, заложники родителей, потому что «контрольный пакет акций» на ребенка у родителей. Родители сказали, что надо на исповедь идти, и все. И вот приводят карапузину, которая носом уткнется в Евангелие или какие-то каракули свои читает, мамочка сзади дергает: ты скажи про Ваську тоже, как ты его бил.

Я считаю, исповедоваться с семи лет – это очень рано. Может быть, лет с десяти. Опять же, я сделаю оговорку, что все зависит от семьи. Очень часто магическое отношение к исповеди распространяется и на детскую исповедь: нужно исповедовать и точка, чтобы все было «как положено» – а ребенок не готов. У нас такая проблема есть, когда нецерковные родители приводят нецерковного ребенка, потому что им сказали привести, они ребенку не сказали совсем ничего, что будет происходить, что это за бородатый дядька, они не знают его имени, он смотрится непривычно – в длинной юбочке, у него фартучек на шее, какая-то «лохматая» книжка лежит. Ребенок, конечно же, сразу «закрывается в своей башне». С этим что я сделаю? У меня с ним всего лишь одна-две минуты разговора.

 Уйти из Церкви, чтобы встретить Бога

Главная проблема вовсе не в этом, а в том, что дети растут, и опыт исповеди ими в подростковом возрасте начинает рассматриваться как часть их детской биографии. Они отвергают этот опыт, весь детский опыт, они максимально хотят расстаться с тем, что было в детстве, – в том числе и с исповедью, и священник для них становится персонажем из детства. Здесь тоже рецептов нет.

Я иногда даже бываю рад, когда ребенок говорит: я в церковь больше не пойду, на исповедь больше не пойду. Я не советую здесь форсировать как-то, хотя разные бывают ситуации, иногда нужно и за руку потянуть. Вопрос не в кризисе веры, а просто спать хочется. Тут чуткость родителей должна быть на страже. Но иногда следует потерять этот опыт чужой веры, потому что дети в церкви все-таки заемной верой молятся, опытом своих родителей.

Им нужно самим встретить Христа, и если для этого потребуется уход из Церкви, если потребуется отказ на некоторое время от таинств, то, может, надо на это пойти. Не нужно искусственно это провоцировать, но нужно такие вещи принять.

У нас интересный был случай, девочка ходила в воскресную школу, и мама жалуется мне: Ленка-то моя в церковь ни ногой, сказала, не пойду и все. Что мне делать? Я говорю: успокойтесь, не трогайте. Потом выясняется, что Ленка коварная, зарывшись в подушку, надув губки, говорит: «никуда не пойду», дождется ухода родителей в церковь, а сама подымается и идет в другую церковь – чтобы не с родителями. Потому что это её решение, это ее выбор, это она ходит в церковь, а не потому что родители сказали. Все зависит от взаимоотношений в семье, и от зрелости родителей.

– Могут ли родители помочь подростку пережить опыт личной встречи Христа?

Конечно же могут помочь, главное тут не баловаться, все нужно попроще. Городские родители, начитавшиеся толстых книг, любят играть в интеллигентных продвинутых родителей, но дети-то вас знают, они же папку видят утром в майке, чистящим зубы, или с похмелья, или мамку заплаканную, или неистово трущую полы после того, как с мужем поругалась. Оставайтесь самими собой, это самое главное во взаимоотношениях родителей и детей. Когда ты честен с самим собой, не играешь роль продвинутой мамы или сурового папы, все оно как-то само складывается, поругались-помирились, ничего страшного – попроще, товарищи, и все будет хорошо.

Педагогический ад

– Есть сложный вопрос от наших читателей: обязан ли христианин верить в вечный ад?

В Символе веры что-нибудь сказано про это? Нет. Дело в том, что в православном богословии есть масса тем, которые до сих пор не разработаны, это темы будущих дискуссий, а может быть и святоотеческих откровений. Что касается вечных мук, я могу сказать, что не надо путать онтологию с педагогикой. Когда Иоанн Лествичник говорит, что молодому монаху полезно считать родителей врагами, это вовсе не значит, что родители враги. Полезно считать женщин исчадиями ада, но это вовсе не значит, что женщины исчадия ада.

Когда Лествичник дает какое-то духовное задание, он говорит, что это педагогически полезно, он не говорит, как это есть на самом деле. Когда он говорит, что лучше согрешить перед Богом, чем перед своим духовным наставником, появляются люди, которые берут этот лозунг и говорят: вот смотрите, тоталитарная секта, православное монашество. Они невнимательно читают Лесвичника, который говорит: полезно считать так на определенном этапе.

Мне кажется, что вопрос с вечными муками – это вопрос педагогики. У нас пока нет подробного и глубокого дискурса на эту тему, у нас нет достаточного откровения по этому поводу. Единственное, что мы точно можем сказать, о чем говорит Писание, это что каждый ответит за все. Страшный суд называют неумытным, то есть его нельзя избежать. Говорить о вечности мы не можем, потому что не понимаем, что такое вечность. Это все равно, что пересказывать Бетховена.

Не профанируйте исповедь!

– Существует проблема формальной исповеди постоянных прихожан. Когда человек ходит каждую неделю на исповедь, о чем он может говорить? Среднестатистический прихожанин ничего особо страшного не совершает. Что об этом думаете? Для чего он вообще сюда пришел?

Одно из писем, которое я начал писать, но решил не отправлять, называлось «Игра в исповедь». Это очень грустные мысли. Исповедь – это таинство. Мы считаем, что перед причастием нужно исповедоваться, потому что причастие это таинство и нужно подойти к нему максимально благоговейно, но мы забываем, что и исповедь – это тоже таинство, и оно тоже требует благоговейного отношения.

Не должно быть никакого пустословия, никаких глупых разговоров о том, как вы закатывали огурцы, почем вы их купили, сколько раз вы мыли банки, потом на десятой минуте вы, в конце концов, скажете, что осудили соседку за то, что она вам не помогла.

Я считаю, что исповедь должна быть событием, поэтому мне близок опыт греческой церкви, где на исповедь люди приходят когда раз в полгода, когда раз в год, но этому предшествует серьезная подготовка, когда человек себя тщательно выверяет.

Засилие монашеской культуры проявляется не только в богослужении, но еще и в духовной жизни: мы путаем исповедь с откровением помыслов. На исповеди не надо помыслы открывать, исповедь – это по поводу поступков, но я сделаю здесь оговорку, потому что исповедь все-таки зависит от интенсивности вашей духовной жизни. Здесь возможны иллюзии, когда человек всякую суету и глупость принимает за духовную жизнь. Но иногда некоторым людям на определенных этапах необходима исповедь даже каждый день. Одно время у нас проходили реабилитацию наркоманы – бывало, что они исповедовались и по несколько раз в день, это им действительно помогало.

В основном людям, которые ходят в церковь, это не нужно. Я считаю, что исповедь нельзя профанировать, нельзя кощунство проявлять по отношению к ней. Думаю, когда-нибудь мы это поймем. Тут, мне кажется, возможно многообразие – может, на этом приходе священники и прихожане такую тактику выберут, а на другом несколько иную, не надо все унифицировать, страна-то большая, люди разные, традиции очень разные.

Неоднозначная поэзия

– Меня зовут Анна. Я хотела спросить насчет Евхаристического канона, который очень мало где читается так, что его слышат все прихожане. Можно ли это как-то изменить? Ведь это действительно очень важно, люди не понимают, что происходит на литургии.

Все зависит от зрелости общины. Недавно один товарищ на facebook пригласил писать для их сайта, где они говорят о таинствах. Я почитал то, что он написал, и понял, что наши люди это не смогут читать. Для Москвы это, может, будет актуально, но в Гомеле вас просто не поймут. Мы не читаем вслух, хотя у нас есть такая возможность, потому что люди пока к этому не готовы. То, что они сами поют на литургии, это уже очень много.

Опять же, я здесь сторонник такого красивого минимализма. Я как-то спросил своего приятеля, который вместе со мной начал ходить в церковь, какая у него молитва самая любимая. Его ответ меня сразил: молитва «Господи, помилуй». Говорит: я, когда услышал, подумал, ничего красивее в жизни не слышал, все остальное меркнет по сравнению с этой молитвой. Если ваш приход достаточно зрелый для того, чтобы слушать молитвы Евхаристического канона – это здорово. Безусловно, это настоящая богословская поэзия. Для большинства наших прихожан, я очень хорошо это чувствую, это будет чересчур много, поэтому мы их пока не перегружаем. Тут нужно быть очень осторожным.

Надо ли сделать всё «как надо»?

– Меня зовут Мария. У меня такой вопрос: насколько мы имеем право вмешиваться в духовную жизнь своих близких? Моя тетя больна раком 4 стадии, она человек верующий, церковный, она уже много лет в храме, но верит она как-то по-своему и далеко не каждому священнику будет исповедоваться. Сейчас ее духовник болен, и он не может приехать к ней домой. Я пытаюсь в свои приезды предложить пригласить хорошего батюшку, чтобы он ее исповедовал и причастил. Она говорит, что ей это не нужно, она подождет своего священника, тем более у нее рак желудка и нельзя причащаться. Я не знаю, что на это ответить. Насколько мы имеем право давать советы своим близким, чтобы им не повредить?

Хороший вопрос. Я считаю, что везде следует быть деликатным и очень осторожным. Сколько раз в жизни причащалась Мария Египетская, сколько раз она исповедовалась? Она причащалась дважды, исповедовалась один раз. Поэтому, может быть, вашей родственнице и достаточно этого. Посоветовать, конечно, можете, но очень осторожно, тема духовной жизни очень интимная. Своего дедушку я уговаривал креститься несколько лет, и он крестился на смертном одре. И единственный раз в жизни он причастился, умирая.

Знаете, есть люди, которые в первый час пришли, есть те, которые в третий, а есть в одиннадцатый. Поэтому молитесь за свою тетю. Я в прошлом году похоронил свою приятельницу. У нее был рак желудка, уже наступил финал, совсем было все грустно, но она достойно приняла этот крест, эту кончину. Говорить что-то можете, но настаивать, давить – ни в коем случае. Раз человек, развитый, грамотный, начитанный, она примет правильное решение, тем более она человек воцерковленный, причащалась неоднократно.

Я понимаю, что гораздо комфортнее психологически, когда человек все сделал «как надо»: он исповедовался, причастился – и можно спокойно умирать. Но эта тайна души у Бога, поэтому призываю вас к деликатности и молитве. Очень важно, когда человек страдает, чтобы кто-то за него крепко молился, может, даже молча, без лишних слов, рядом посидел, просто улыбнулся, за руку подержал – это уже очень много. Люди с такой болезнью быстро устают от всего – и от очень хороших речей, и от очень хороших молитв.

Моя приятельница Леночка, которая умерла, говорила: «Вдруг я однажды проснулась и почувствовала, что у меня внутри поселился паук, и он уже никогда меня не отпускает». У нее постоянно были эти боли, она сражалась с этим. Ее крест, ее пост, ее голгофа состояли в этом сражении. Молитва близких людей очень важна – может быть, как никогда. И важна максимальная деликатность и простота во всем. Иногда человеку достаточно просто подать воды, поправить подушку, подоткнуть одеяло, ничего больше не нужно, никаких лишних разговоров, вздохов, просто видеть рядом с собой кого-то живого.

Говорить с Богом о человеке

Все в руках Божьих, и молитва много может сделать. Я в своей жизни неоднократно замечал, что разговор с Богом о человеке гораздо полезнее, чем разговор с человеком о Боге. Поэтому просто помолиться, воздохнуть – это немало. Когда я молюсь о людях, я чувствую даже в общении с ними, как что-то прорастает. Я не знаю, как это действует, я знаю, что я получаю утешение и вижу, что с людьми что-то происходит, потому что за ними кто-то очень надежно присматривает.

Молитва – это очень сильно, и все-таки не паникуйте, не надо создавать суету. В религии тоже есть элемент комфорта, когда хочется сделать все так, как положено.

Так никогда не получается, чтобы покрестился, причастился, вычитали, покропили, «полный пакет», на небе встретимся.

Ко мне пришла приятельница с просьбой окрестить мужа, потому что он некрещенный еврей, а она хочет на Небе с ним вместе быть. Очень простая вера, почти крестьянская. Это, конечно, здорово, но всё в руках Божьих, все наши истории.

Я не думаю, что если человек некрещеный, это предопределяет его к вечным мукам или к тому, что вы расстанетесь и не встретитесь с ним на «тесных переправах и мостах, на узких перекрестках мироздания». Все в руках Божьих. Вы помните, что нашему Богу точно можно доверять. Кому еще доверять, как не Богу, Который сказал: «Я – любовь», -никакой другой символ не придумал, любовь, и всё. Господь всё устроит, но это вовсе не значит, что мы должны бездействовать.

Я помню, когда начал в церковь ходить, мне очень хотелось, чтобы мои братья ходили, родители, родственники. Потихоньку я всех «охмурил», но «охмурял» как? – Брат пришел с работы, я кассету поставлю с песнопениями. Идем в парк, у нас там собор: давай зайдем. А вот это – иконы, а здесь свечки ставят. И так постепенно брат мой оказался тоже священником. Священник «по залету». Зашел случайно и незаметно остался, но важна деликатность во всем.

У меня есть приятельница, которая мужа своего воцерковляет жесткими челябинскими методами. После водоосвящения смотрю: куда вы, Маша, бидон святой воды тащите? – Мужику. Потом пришла и говорит: когда ты уже в церковь пойдешь, крокодил?

Он отвечает: сама ходи в свою церковь. А она ему на голову весь бидон и вылила святой воды, чтобы он освятился. Он за палку – и бегают по огороду. Соседи переглядываются: опять Маруська своего воцерковляет.

Все по-разному бывает, на кого-то, может, святая вода подействует.

Как-то мой приятель, очень человек критически к Церкви настроенный, оказался в Сербии в монастыре, вдали от дома. Вернулся, привез мне майку красивую с монастырем. Я туда переберусь, там такие старцы, говорит. Говорю: Саша, откуда у тебя такие слова в лексиконе – старцы, молитвы, иконы, свечи? – Я там всенощную стоял.

Иногда приходится вдали от дома человеку оказаться, чтобы вдруг встретить Христа и родным оказаться в Церкви. У меня много друзей, которые живут в Европе или Америке. Они воцерковились именно там. Здесь жила рядом с церковью, никогда не ходила, оказалась в Германии – активная прихожанка, читает, поет на клиросе. Оказалась в Венгрии – регент хора. Вот так бывает.

 

Право на ненаходимость

– Извините, пожалуйста, очень личный вопрос. Я все слушаю про приятелей. Монах вроде бы одинокий должен быть, вроде бы монастырь – это место уединения, куда человек уходит от мира и остается в тишине. Как у вас получается совмещать друзей и приятелей с монашеской жизнью? Лидия.

На самом деле, у каждого человека должно быть право на ненаходимость. Изобилие коммуникаций нас делает очень-очень доступными. У Иоанна Лествичник есть такой образ – он вообще мастер был создавать пластичные и удачные образы – образ человека, который сидит в сундуке. У него так красиво написано: сидишь ты в сундуке и слышишь вокруг топот страстей. Мы сразу себя даже чувствуем в сундуке: темно, отчетливо слышно дыхание и топот страстей.

Периодически не только монаху, а всякому человеку, который к себе относится бережно и не хочет стать «эмоциональным барахольщиком», следует в этот сундук погружаться, даже во время общения с большим количеством людей. Нужно, чтобы у тебя было это право на ненаходимость: отключать телефон, убегать из интернета, оставаться один на один с собой. Мне очень нравится в западной христианской религиозности традиция молчания. Кто бывал в монастыре Тезе, знает: у них во время богослужения есть несколько минут, когда они просто сидят во время службы и молчат, потому что обязательно нужно делать какие-то паузы, молчать периодически, скрываться куда-то, без этого никак нельзя.

Если вы слышите периодически призывы к успеху, что нужно себя тиражировать, везде мелькать, поднимать рейтинги, будьте очень осторожны, потому что так можно себя исчерпать, что потом не знаешь, где ты.

У Вячеслава Иванова есть стихотворение такое: «Кто я? Где я? По себе я вожделел». У покойного Евтушенко тоже строчка  похожая есть: «в глазах твоих многолюдно». Если вы чувствуете, что в глазах уже многолюдно, то надо скрыться. Этот момент ни в коем случае нельзя пропустить, потому что депрессии бывают, в частности, из-за этого. Вы опустошили себя, исчерпали, на дне ничего не осталось, один песок. Как же быть? Надо спрятаться, надо опять накопить, и эти ритмы нужно чувствовать.

Я думаю, даже духовные упражнения определенного рода должны способствовать тому, чтобы уметь переключаться, уметь находить в нужный момент возможность убежать, скрыться – и наоборот, поменять этот ритм, чтобы не засидеться там, в сундуке своем, потому что в некоторых сундуках может быть боль, плесень, мыши, поэтому проветриваем. Периодически нужно выходить к людям, общаться, подтверждать дружбу, подтверждать общение. Монах я не образцовый: живу в городе, тягаюсь по Москве, в кафе захожу, в кино как-то ходил – куда это годится?

Крещение котиков

– Ни для кого не секрет, что среди людей городских очень много одиночества, и не имея близкого человека, люди обзаводятся домашними животными, с ними разговаривают, делятся с ними самым сокровенным, но наступает момент, когда ваше животное вас покидает, и пенсионер идет в храм, ставит свечи за упокой. Многие батюшки к этому относятся очень жестко: брось, это совсем не та сущность, которая тебе близка, вот обрати взор на ближнего в храме, на родственников. А человек говорит, я даже в рай не хочу, если там не будет моего любимого зверя. Хочу узнать вашу точку зрения, спасибо.

Но ведь и я городской человек, и люблю комфорт, и кошек люблю, и не только кошек. Когда умерла наша кошка Принцесса, мы ее хоронили с почестями, и могила ее до сих пор выложена камнем. Есть такой принцип в религиозной жизни, который помогает понять самую суть богослужения: значительное должно быть означено.

Если ваш опыт любви очень значителен и глубок, он, конечно должен быть означен, для вас это не просто кусок мяса, не просто бездушное животное. Если вы завели себе какую-то зверюгу, вы уже заразили ее чем-то человеческим – я не знаю, как это по-другому назвать.

Мы, действительно, очень сильно отражаемся в своих зверях, которые рядом с нами находятся, мы их каким-то образом очеловечиваем, чем-то с ними таким делимся, что они вот-вот и заговорят, кажется.

Конечно же, я понимаю священников, которые отказываются отпевать или крестить животных. У нас на прошлой неделе был смешной случай. Пришла девушка, говорит: кошку нельзя ли причастить, хорошая очень кошка, поведения примерного, воспитанная. Наши пономари, наученные уже, знают этот афоризм, говорят: а кошка ваша крещеная? Девушку сразило наповал: а что, можно крестить? Конечно же, крещение, исповедь, отпевание – это не для кошек.

Марина Андреевна Журинская написала книгу о своем котике Мишке. Это был невероятной красоты кот, по-моему, в книге даже есть фотография. Очень красивый зверь был, глаз отвести нельзя от такого кота. Я его застал уже в преклонных годах. У меня под окнами в монастыре клумба с тюльпанами, и повадилась ходить туда кошка серая, я за ней наблюдаю. Выйду и смотрю, что она делает – ее любимое место среди тюльпанов, сядет, закрывает глазки и так качается даже на ветру, у меня такое чувство, что она хочет прикинуться тюльпаном.

Мы конечно же привносим наши смыслы в этих зверей, но я считаю, что каждому свое. Есть люди, которым тяжело общаться, активничать, бегать по больным людям, прихожанам, раздавать какие-то майки, святую воду или же состоять в евангельской группе. Они любят тишину, и вполне комфортно себя чувствуют в компании кошки. Я не вижу в этом никакого криминала, у каждого из нас свои ритмы жизни, общения, восприятия.

Кому-то очень мало одного друга, а кому-то одного друга даже тяжело вынести. Поэтому бывает странно слышать, когда священники буквально заставляют, например, девушку выходить замуж. Вот нет у человека к этому склонности, и почему-то его начинают порицать. Это, конечно, здорово, когда есть семья, детки, но не все люди к этому предрасположены. Вы знаете из истории известных личностей, писателей, поэтов, что не все женились или замуж выходили – не потому что были такие агрессивные, просто не их это было.

Без претензий на абсолютизацию

– Меня зовут Татьяна. Что вы думаете о систематической катехизации? Какие вообще пути воцерковления вы видите, кроме участия в богослужении?

Я человек не регулярный, поэтому любая школьность или какие-то схемы и методики мне по определению претят, но я вижу очень интересный опыт. Например, у вас в Москве есть отец Георгий Кочетков, или храм Космы и Дамиана. Есть и другие храмы, менее известные, но тоже практикующие какую-то школьность, системность. И у вас, конечно же, священников много интереснейших, я это только приветствую.

Единственное, что мне не нравится, это когда опыт конкретной общины начинают абсолютизировать. То, что годится для московского храма, может совсем не подойти для белорусского, или для челябинского, или для нижегородского. Люди везде очень разные, очень разная речь даже, очень разное восприятие.

У нас в Гомеле есть общинка отца Георгия Кочеткова, и мы в монастыре им разрешали проводить свою катехизацию, но народ наш это не воспринял. Эти образованные ребята непонятны нашим простым людям, они говорят на другом языке, они говорят очень красиво. Они цитируют Льюиса, Честертона, они ссылаются на последние достижения науки, но наших людей это только отпугивает. Я поначалу даже расстраивался: что такое, почему они их не воспринимают? Не воспринимают – значит, нужно искать нам какой-то свой путь, но школьность, методичность все-таки нужна.

Нужно найти правильный стиль речи, разговора о проблемах, а это усилие – в том числе, кстати, культурное. Не нужно говорить, что вот эта община – продвинутое христианство, а это для начинающих, как в английском языке. Нет, мы все в одной лодке, мы все в одной Церкви, а о проблемах нужно научиться говорить, не навешивая ярлыков, не приговаривая человека к адским мукам, не говоря, что это консерватор, это либерал, эти заведут Церковь в тупик, и так далее. Взаимное движение должны быть и с той, и с другой, и с третьей стороны. Об этом нужно говорить просто, открыто.

Церковный Валдай

Я так и не прочел «Исповедь бывшей послушницы» и дискуссию вокруг нее – не люблю, когда очень личные монашеские вопросы разбирают миряне и вообще все подряд, но из-за отсутствия нормального диалога, нормальной площадки, где это можно обсуждать, появляются такие тексты. Это крик отчаяния. Я сейчас читаю воспоминания террориста Бориса Савинкова – очень интересная с точки зрения человека верующего и богослова книга.

Савинков говорит об определенной религиозности террористов. Речь Каляева на суде меня поразила тем, что он говорил, что мы ринулись в террор именно потому, что нет других средств хоть как-то повлиять на действительность, мы против террора, мы против убийств. Он ведь даже отказался бросать бомбу, когда увидел, что в карете с великим князем дети и княгиня, то есть у них это было запрещено, не должны дети страдать, не должны страдать женщины, только преступник должен понести наказание. Я ни в коем случае не оправдываю террористов, просто привожу как иллюстрацию.

У нас постоянно будут появляться такие тексты, как эта исповедь. Мне сейчас постоянно бросают ссылки на какие-то публикации в ЖЖ, в facebook людей, которые оставили сан или оставили монашество. Это крик боли на самом деле, это ужасно, но они должны это говорить не светской аудитории, они должны это говорить не после того, как сняли монашеские одежды с себя, а когда эта боль появилась.

В прошлый раз, когда тут была презентация, я говорил, что у вас есть в России замечательная находка – Валдайский дискуссионный клуб. Нам нужен церковный Валдай. Постоянная дискуссионная площадка, на которой бы мы научились об этом говорить, не пускаясь в какие-то оценочные суждения.

Я помню, что-то опубликовал на «Правмире», мне бросают ссылку – я, оказывается, на сайте «Антимодернизм», я уже жидокатолик, оказывается.

Из Гомеля – значит, жид, а поскольку к католикам хорошо отношусь – значит, жидокатолик. Это очень грустно, когда сразу навешивают ярлык.

Не выслушали, не прочитали, не задали вопрос – ведь, может быть, я сейчас высказался, и это первая глава, дойдите до последней страницы, дослушайте до конца мою речь.

Я знаю, есть комиссии Межсоборного Присутствия, но они какие-то закрытые. Это очень плохо, все должно быть открыты. Я читал книгу Дворкина «Афонские рассказы», там был сюжет о греческом митрополите, который каждый вечер вел передачу в прямом эфире на радио в своем городе. Я не могу себе представить, чтобы у нас какой-то епископ вел передачу в прямом эфире, и не нужно стелить орлец, чтобы он встал.

Почему-то епископы не могут иначе передвигаться, кроме как по этим орлецам, совсем как люди с паранойей, которые на трещины в плитах не наступают. Или эти все мантии, бесконечные шапейки, абажуры на светильнике веры – это так тяжело, я сочувствую епископам, но я не понимаю, почему они не откажутся от всего этого безобразия византийского.

Дети – существа ритуальные

– Здравствуйте, меня зовут Надя. Я читала у вас, что раньше, когда люди воспитывались в традиции воспитывались, у них отношение к смерти было совсем другое, а сейчас смерть для людей, особенно городских — это такой невроз. Как подготовить к этому детей? Я недавно дочке прочитала про распятие, и она мне говорит, со мной такого никогда не случится, я не умру.

Надо, чтобы дети видели похороны. Есть очень хорошая книга Веры Пановой «Сережа», по ней был фильм Георгия Данелия, но в фильм не вошли очень интересные отрывки, где описываются похороны – как ребенок видит умершую бабушку. У Брэдбери, кстати, в моем любимом «Вине из одуванчиков» есть интересные страницы, когда прабабушка умирает, прощается с мальчиком и говорит замечательные слова.

Дети – это существа ритуальные. Они здоровы, поэтому они ритуальны, поэтому обряды для них понятны и близки, они их не отвергают. Мы пробираемся к детям не через интеллект, даже иногда не через речь, а нужно походить, например, на кладбище с ними и говорить, что это могила твоей бабушки, а вот здесь похоронен твой дедушка. Важно, чтобы здесь было какое-то действие. В нашей семье принято на Радоницу яичком пасхальным делать на могилке крестик. Еще у нас был такой обычай: мы привязываем на крест рушники, такие полотенца белые, привлекаем деток прибирать эту могилку, высаживать цветочки. Ведь могила наша православная устроена как усадьба – скамеечка, цветочки, все это очень мирно воспринимается.

Дети должны погружаться в этот ритм. Как они легко усваивают информацию через музыку и через танец, точно так же они какие-то глубокие метафизические истины усваивают через ритм обряда – поставить свечечку, помолиться, потрогать крестик, попрощаться с бабушкой. Самое главное, чтобы старости не боялись, чтобы видели, что бабушки красивые.

Когда у моей прабабушки, которая прожила сто лет, выпал последний зуб, все так радовались, это было событие для всей семьи. Она все ходила и дразнила, вытаскивала зуб, и мы все смеялись.

Мы не боялись беззубости, морщинистости, лысины дедушки, это было все совершенно нормально и естественно. Когда ребенок в этот ритм спокойного отношения взрослых попадает, он нормально себя чувствует в этом мире.

Когда у моей приятельницы внезапно умер муж, старшему мальчику было семь лет. Его привезли из детского лагеря домой, и он увидел начищенные туфли, которые из гроба высовываются. Мальчик до сих пор заикается. В семье, видимо, это была табуированная тема, это очень интеллигентные люди. О болезни никогда не говорили, о раке никогда не говорили, о похоронах тоже никогда не говорили, постоянно сами родители избегали этого, но ребенок рано или поздно с этим столкнется, поэтому об этом нужно говорить.

Жук в баночке

– Вопрос от нашего читателя: «Здравствуйте, отец Савва, скажите, пожалуйста, в чем для вас заключается согласие с самим собой сегодня в вашей жизни?»

Я не знаю, потому что это чувство мне незнакомо. Я не нахожусь в согласии с самим собой, я сам с собой часто спорю. Согласие с самим собой будет в тот момент, когда мы достигнем своего финала, когда мы глаза закроем, когда последняя глава будет дописана, и мы узнаем сюжет книги. Знаете, это как с детективными историями – только в самом конце понимаешь: а вот почему графиня полезла под диван в первой главе, вот зачем нужен был этот жук в баночке, который хранил ботаник у себя в лаборатории. Только в конце все складывается, только в конце ты начинаешься какие-то вещи понимать.

Поэтому я совсем не переживаю, что я с собой совсем не в ладу и не в согласии. Я живу, значит – не согласен, значит – удивляюсь, значит – открыт чему-то новому, каждый день несет своим сюрпризы.

– В одном из писем вы говорили, что подходите к зеркалу и говорите: Савва, ты добрый и хороший. Что людям говорить себе с утра, в течение дня, чтобы в таком настроении оставаться?

Слова каждый должен найти себе сам. Я думаю, всегда нужно исходить из благодарности за то, что ты жив. Просто периодически напоминать себе, что ты жив. К зеркалу подошли, хотя бы это скажите и поцелуйте себя в губки: Христос воскресе!

– Спасибо большое!

\Источник: Портал "Православие и мир"